За столом двадцать человек. Не слабо. Старую каргу пропустим, чтобы не портить аппетит. Себя и любезную супругу тоже. Итого остается семнадцать. Семнадцать негритят пошли купаться в море, семнадцать негритят резвились на просторе… Нет, это ни к чему, это лишнее. И вдруг входят они, человеков семнадцать, и ковбоям они предложили убраться. Уже лучше».

Напротив, увлеченно расправляясь с судаком-орли, сидел тесть. Тесть Никите, в общем-то, нравился. Невысокий, худощавый, с густой гривой абсолютно седых волос, несмотря на то, что ему не исполнилось еще и пятидесяти. Кирилл Федорович, начальник строительно-монтажного управления, при своей шумно-нервной должности был человеком на удивление спокойным, даже флегматичным. Казалось, ему просто лень возмущаться, кричать. С женой Людмилой, Светиной матерью, он развелся, когда дочери исполнилось четыре года, в упорной борьбе добился через суд, чтобы запойно пьющую Людмилу лишили родительских прав, и сам воспитал дочь. И хотя ему исполнился в то время всего двадцать один год, - а женился он «по производственной необходимости» очень рано – так и остался один, не желая, чтобы у Светы была мачеха.

Рядом его сестра Зоя. И не подумаешь, что близнецы – настолько не похожи. Она – полная, подвижная и говорливая, волосы выкрашены в темно-каштановый цвет. Серые глаза перебегают с предмета на предмета, ни на чем не задерживаясь надолго, губы постоянно шевелятся, будто ведут нескончаемый разговор, руки все время что-то вертят, теребят, мнут. Зоя – главный бухгалтер крупной торговой фирмы, ее благосостояние говорит о себе каждой мелочью, от вишневого лака для ногтей какой-то особой гладкости и блеска до черненых рубиновых сережек редкой работы.

Зоин муж Илья – вот кто больше похож на ее брата-близнеца. Такой же полный, темноволосый и живой. Воспринималась эта пара как единое целое. На первый взгляд, достаточно симпатичное целое. Было в них обоих что-то такое обаятельно-притягательное. Но… вроде как с душком. Как будто все в них самую капельку слишком.

Остальные новоявленные родственники вызывали у Никиты гораздо более сложную гамму чувств: от равнодушия и недоумения до неприязни, если не сказать хуже.

Рядом со Светой не сидел, а восседал похожий на библейского патриарха дедушка Изя. Тот самый, который Израиль Аронович Зильберштейн. Длинные седые волосы желтоватого оттенка, орлиный нос и угольно сверкающие из-под неожиданно черных нависших бровей глаза. Особенно опасные молнии он метал в сторону своей единоутробной сестрицы, когда та начинала язвить. Тут же устроились и его дети: ровесник Кирилла и Зои Андрей и Анна, чуть помладше. Причем оба совершенно русской внешности – то ли материнские гены победили, то ли бабушка Елена проснулась. Да и супруги у обоих, как сказала Света, были русские. Только Андрей давно развелся, а Анна была вдовой. Из мимолетного разговора при знакомстве Никита понял, что Андрей как-то связан с книгоиздательством, а Анна – врач-венеролог.

С другой стороны стола, в опасной близости от сидящей во главе юбилярши, оказались ее дочь Евгения и внук Константин. В Евгении Никите показалось что-то жалкое, хотя он никак не мог понять, что именно. К евреям он относился вполне спокойно, никогда антисемитизмом не страдал, но на нее почему-то не хотелось смотреть – как на старую больную кошку. В Косте раздражали очки под Гарри Поттера и рассеянная ухмылка. И то, с каким страдальческим выражением он дотрагивался до своего флюса.

Справа от Никиты расположился старший брат тестя Валерий, режиссер третьеразрядного театрика, мнящий себя буревестником андеграунда. Он манерно тянул в нос гласные и теребил красный шейный платочек – это в такую-то жару! Его вторая жена, знойная двадцативосьмилетняя горянка Виктория блистала слишком большими, чтобы быть настоящими, бриллиантами в ушах, на руках и в смелом декольте алого платья. Никита в который раз удивился, почему вульгарные женщины, неважно, брюнетки или блондинки, - почему они так любят пылающе красный цвет.

Между Валерием и Викторией крутился их семилетний сынок Артур, мастью пошедший в мать. Впрочем, и повадками он тоже был настоящее дитя гор, даже говорил с легким акцентом – видимо, дома Виктория общалась с ним по-грузински.

Рядом с Викторией, на самом уголке, примостился Вадик. Маленький, щупленький, он выглядел подростком, хотя ему пошел двадцать второй год. В торце стола, напротив бабки, хмурой вороной нахохлилась Галина, дочь Анны. Длинное серое платье унылого покроя, бесцветные жидкие волосы так туго стянуты в пучок, что тянут за собой к вискам и глаза. Ни намека на косметику, тонкие, злобно поджатые губы.

И еще две пары: дочь Валерия от первого брака Марина с мужем Алексеем и сын умершей дочери Эсфири Ароновны Дмитрий с женой Вероникой. Очень странные, надо сказать, парочки.

Вот и вся семейка. Так сказать, клан.

Никита вспомнил рассказ Лешки. Его жене Ольге, помешанной на генеалогии, как-то взбрендилось собрать вместе всех живущих в Питере родственников. Ее прадед когда-то приехал из-под Тамбова, а за ним – его браться и сестры, семь или восемь человек. Сначала жили дружно, а после войны из-за чего-то рассорились и перестали общаться. Так вот Ольга из-под себя выпрыгнула, но собрала таки всех. Тоска получилась смертная. Если старшее поколение, дети тех самых тамбовских переселенцев, еще нашли какие-то общие темы для разговора, то их дети и внуки откровенно скучали. После чего Ольга пришла к выводу, что незнакомые дальние родственники интересны только в качестве генеалогических единиц родословного древа.

У самого Никиты родственников не было вообще. Бабушки-дедушки умерли задолго до его рождения, мать – в прошлом году, а отец погиб на китайской границе в 69-ом.

Наконец-то Никита нашел себе местечко. В огромном саду, похожем на изысканный французский парк, - наверняка дело рук квалифицированного ландшафтного дизайнера – было множество уголочков, уютных закоулочков, скамеечек, беседочек. Но, как назло, везде кто-то уже был. Родственники вывалились из дома, переодевшись после обеда в «цивильное», и разбрелись по саду в ожидании «суаре» - второй серии юбилейного торжества. То ли ужин, то ли чай с закуской и выпивкой – поди разбери. Никита и так был сыт всем по горло. Взял бы да уехал. Но ради Светки приходится терпеть. Даже не ради Светки, а ради Машки. Послать бабку подальше – кто тогда будет девчонке-инвалиду оплачивать лечение? Он, начинающий – это в сорок-то с хвостиком! – риэлтор? Или Светка-переводчик?

Среди розовых кустов притаилась скамеечка. Видимо, для любителей помечтать среди парфюмерных ароматов. Разогретые солнцем розы в ожидании ночной грозы пахли так одуряюще, что у Никиты закружилась голова. Он уже хотел встать и уйти, как из-за кустов послышались голоса.

- Ты разве меня не помнишь? – с игривой ноткой в голосе спросила женщина?

- Честно говоря, не очень, - ответил юношеский тенорок.

- Ну как же, еще на старой даче, в Сосново. Ровно десять лет назад. Бабушке тогда семьдесят исполнилось. Мне было десять лет, а тебе одиннадцать. Ты меня качал на качелях и спрашивал, таким светским тоном: «Скажи, тебе нравится Луис-Альберто?»